Неточные совпадения
— Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь
потолок, сажею; пол
в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий
избу; окончины,
в коих натянутый пузырь смеркающийся
в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастливая
изба, коли
в одном из них всякий день есть пустые шти!).
В белой татарской
избе, на широких нарах, лежала груда довольно сальных перин чуть не до
потолка, прикрытых с одной стороны ковром; остальная часть нар покрыта была белою кошмою.
Потом изумили меня огромная
изба, закопченная дымом и покрытая лоснящейся сажей с
потолка до самых лавок, — широкие, устланные поперек досками лавки, называющиеся «на́рами», печь без трубы и, наконец, горящая лучина вместо свечи, ущемленная
в так называемый светец, который есть не что иное, как железная полоска, разрубленная сверху натрое и воткнутая
в деревянную палку с подножкой, так что она может стоять где угодно.
Далее вы входите
в большую, просторную комнату, занимающую весь флигель, если не считать сеней. Стены здесь вымазаны грязно-голубою краской,
потолок закопчен, как
в курной
избе, — ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь
в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы входите
в зверинец.
Бревенчатый
потолок и стены передней части
избы, предназначавшейся для посетителей, оставались
в совершенной темноте (прилавок разделял
избу пополам).
Петр и жена его, повернувшись спиной к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях того и другого лежал бредень, который, обогнув несколько раз
избу, поднимался вдруг горою
в заднем углу и чуть не доставал
в этом месте до люльки, привешенной к гибкому шесту, воткнутому
в перекладину
потолка.
Нехлюдов вошел
в избу. Неровные, закопченные стены
в черном углу были увешаны разным тряпьем и платьем, а
в красном буквально покрыты красноватыми тараканами, собравшимися около образов и лавки.
В середине этой черной, смрадной, шестиаршинной избёнки,
в потолке была большая щель, и несмотря на то, что
в двух местах стояли подпорки,
потолок так погнулся, что, казалось, с минуты на минуту угрожал разрушением.
Двора у Спирькиной
избы не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже сеней и крыльца не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга.
Изба было высокая, как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как поднялись
в избу, которая даже не имела трубы, а дым из печи шел прямо
в широкую дыру
в потолке. Стены и
потолок были покрыты настоящим ковром из сажи.
В нашей
избе горел сальный огарок, тускло освещая неприглядную внутренность
избы Гаврилы Ивановича: передний угол, оклеенный остатками обоев, с образом суздальской работы; расписной синий стол с самоваром, около которого сидела наша компания; дремавших около печки баб, белевшие на полатях головы ребятишек, закопченный черный
потолок, тульское ружье на стенке с развешанным около охотничьим прибором и т. д.
А когда
в избе с шумом рухнул
потолок, то от мысли, что теперь сгорит непременно вся деревня, она ослабела и уже не могла таскать воду, а сидела на обрыве, поставив возле себя ведра; рядом и ниже сидели бабы и голосили, как по покойнике.
И окно, и дверь, и дымволок [Дымволок, или дымник, — отверстие
в потолке или
в стене черной
избы для выхода дыма.] заменяются одним отверстием
в зимнице, оно прорублено вровень с землей,
в аршин вышины, со створками, над которыми остается оконце для дымовой тяги.
Пол-от
в избе земляной, стены да
потолок что твой уголь.
Агашка вскрикнула и, не попав на приставную лестницу, свалилась прямо с
потолка избы на пол сеней, а когда прибежала
в горницу, то заговорила, что «на птичной
избе под застрехой
в хворостинах, близко к трубе, сидит что-то страшное».
Невольно напрашивалось сравнение с нашими деревенскими
избами и было далеко не
в пользу последних. Не было здесь ни черных тараканов, ни прусаков, ни той грязи, которая обычна
в избах. Только маленькие ящерки, очень некрасивые, с уродливыми головками, которых, говорят, ничем не выживешь, и которые водятся по всем домам тропических местностей, бойко разгуливали по белому
потолку, производя страшный шум, или, вернее, шуршанье.
И рвет и мечет, на кого ни взглянет, всяк виноват. Пришел
в работную, и
потолок и стены новой
избы, ровно сажа. Развоевался на работников, будто они виноваты, что печи дымят. Кричит, лютует, то на того, то на другого кидается с бранью, с руганью, а сам рукава засучает. Но теперь не весна, работники окрысились, зашумели, загалдели, и, только что крикнул хозяин: «Сейчас велю всех со двора долой!», они повскакали и закричали задорно
в один голос: «Расчет давай, одного часа не хотим работать у облая».
Он оглянулся на жену. Лицо у нее было розовое от жара, необыкновенно ясное и радостное. Бронза, привыкший всегда видеть ее лицо бледным, робким и несчастным, теперь смутился. Похоже было на то, как будто она
в самом деле умирала и была рада, что наконец уходит навеки из этой
избы, от гробов, от Якова… И она глядела
в потолок и шевелила губами, и выражение у нее было счастливое, точно она видела смерть, свою избавительницу, и шепталась с ней.
Он спал
в теплой комнате,
в мягкой постели, укрытый одеялом, под которым была тонкая свежая простыня, но почему-то не испытывал удобства; быть может, это оттого, что
в соседней комнате долго разговаривали доктор и фон Тауниц и вверху над
потолком и
в печке метель шумела так же, как
в земской
избе, и так же выла жалобно...
Керосинка без стекла тускло горела на столе, дым коптящею, шевелящеюся струйкою поднимался к
потолку. По стенам тянулись серые тени. За закоптелою печкою шевелилась густая темнота. И из темноты, казалось мне пристально смотрит
в избу мрачный, беспощадный дух дома. Он намечает к смерти ставшую ему ненужною старуху; как огромный паук, невидимою паутиною крепко опутывает покорно опущенные плечи девушки…
Дверь
в нее, по обыкновению латышей, была отворена; лучина горела
в светце и тускло освещала внутренность дымной
избы, зажигая по временам на воздухе сажу, падавшую с закоптелого
потолка.